[Про]зрение - Жозе Сарамаго

Не было еще восьми, когда шеф, вымытый, выбритый и одетый, вошел в комнату, где его подчиненные уже разодрали на кусочки, но, правду надо сказать, – с похвальной аккуратностью, с должным уважением и даже не без налета известного диалектического изящества план действий, разработанный министерством, а точней говоря – министром внутренних дел, и незамедлительно вынесенный на долготерпеливые берега полицейского управления. Он узнал его без труда и не затаил на них никакого зла – напротив, очень заметно было испытанное им облегчение. С той же волевой энергией, которая позволила ему одолеть бессонницу, заставившую его все же немало поворочаться в постели, он принял на себя руководство всеми операциями, великодушно отдав кесарю то, чего кесаря никак нельзя было лишить, но разъяснив со всей определенностью, что как ни крути, только богу или, называя другое его имя, власти в конце концов вернутся все блага и прибыли. И, стало быть, двое заспанных помощника, когда через несколько минут, шаркая шлепанцами, появились в комнате еще в халатах поверх пижам с вышитой напротив сердца эмблемой полиции, увидели перед собой спокойного, уверенного в себе человека. Шеф другого и не ожидал, так все и представлял, знал, что первый гол забьет он, и вот уже зажглось табло. С добрым утром, ребята, сердечно приветствовал он своих подчиненных, выспались, надеюсь. Точно так, ответил один и другой сказал: Точно так. Тогда позавтракаем, потом соберетесь и, может быть, сумеем взять его тепленьким, с постели, да, кстати, какой сегодня день, ах, суббота, ну, тем более, по субботам никто спозаранку не поднимается, вот увидите, он откроет нам в том же виде, что и вы сейчас, в халате и пижаме, в комнатных туфлях на босу ногу он прошлепает по коридору, и, следовательно, воля его к сопротивлению будет сломлена, так что живей, живей, а у кого нынче есть шанс отличиться и вызваться приготовить завтрак. У меня, ответил второй помощник, отлично зная, что третьего в его распоряжении не имеется. В иных-то обстоятельствах, ну, разумеется, если бы министерский план был не похерен, а принят без спору, тогда, конечно, первый остался бы с шефом утрясать и уточнять, пусть и без особой необходимости, детали предстоящего, но сейчас, тем паче что и сам оказался низведен до пижамы и шлепанцев, он решил сделать широкий товарищеский жест и сказал: Я помогу тебе. Главный кивнул, посчитав, что вот и хорошо, и сел за стол, проглядывая заметки, которые сделал накануне, прежде чем лечь спать. Пятнадцати минут не прошло, как оба помощника появились с подносом, на котором разместились кофейник, молочник, стаканы с апельсиновым соком, йогурт, печенье, джем, и в очередной раз catering[9]политической полиции подтвердил свою традиционно высокую репутацию, заработанную долгими годами и усердными трудами. Смиренно приемля свой удел, то есть согласившись пить кофе с холодным ли или потом подогретым молоком, помощники сказали, что сию минуту приведут себя в порядок: Мы скоро. Им и в самом деле казалось вопиющим нарушением субординации предстать перед шефом, облаченным в костюм и повязанным галстуком, в такой вот затрапезе и дезабилье – небритыми, с закисшими со сна глазами, веять на него ночным запахом неосвеженного умыванием тела. И не нужно было объяснять это, в подобных случаях все понятно с полуслова. И, поскольку царила такая благостная атмосфера и помощники показали, что знают свое место, комиссар не счел за труд пригласить их за стол и преломить с ними хлеб: Мы с вами соратники, мы – в одной лодке, и грош цена тому начальнику, который, чтобы внушить к себе уважение, постоянно должен жучить и строить подчиненных, трясти, так сказать, эполетами, и всякий, кто знает меня, знает и то, что я – не таков, садитесь, садитесь, без церемоний. Помощники, несколько смутившись, повиновались, хоть и пребывали по-прежнему в уверенности, что ситуация все же сложилась отчасти противоестественная, и чувствовали себя какими-то бродягами, попавшими в общество вылощенного денди, и сознавали, что, конечно, пораньше стоило бы им продрать глаза да приподнять задницу, потому что по-хорошему-то они, уже умытые и одетые, как положено, должны были бы накрыть стол к тому моменту, когда шеф выйдет из своей комнаты – в пижаме и халате, если ему так хочется – ему, а не им, ибо вовсе не буйное великолепие революций, а эти вот едва заметные поначалу трещинки, паутинкой разбегающиеся по лаку приличий, эта их медленная, но постоянная, непрестанная, упорная работа разрушают даже самые прочные социальные постройки. И верно гласит старинная мудрость: Хочешь, чтобы тебя уважали, – не доверяй, и дай-то бог, чтобы не довелось раскаиваться шефу в своем либерализме, пошедшем службе во вред. Пока что он держится очень уверенно, вполне осознает лежащую на нем ответственность, впрочем, вот послушайте сами: Наша э-э экспедиция преследует две цели, главную и второстепенную, которую я, чтоб не терять времени, сейчас же и обозначу как состоящую в выяснении – пусть поначалу без чрезмерных усилий – всевозможных обстоятельств убийства, совершенного упомянутой в письме женщиной, главная же наша задача, на которой и надо будет сосредоточить все наши умения и старания, для выполнения которой мы применим все рекомендованные в подобных случаях средства, – в том, чтобы установить, есть ли связь между этой самой женщиной, сохранившей зрение в ту пору, когда все мы ослепли и бродили тут ощупью, и новой эпидемией, эпидемией белых бюллетеней. Связь эту будет непросто обнаружить, сказал первый помощник. Вот за тем нас сюда и послали, ибо пока все попытки обнаружить корни бойкота проваливались, возможно, что и письмо это продвинет нас не слишком далеко, но по крайней мере оно открывает новую линию расследования. Плохо верится, что одна женщина стоит за движением, охватившим сегодня несколько сот тысяч человек, а завтра, если не пресечь зло в корне, объединит миллионы и миллионы, сказал второй агент. Первое так же невозможно, как и второе, но если случится одно, вполне может случиться и другое, отвечал шеф и замолчал, придав лицу выражение – знаю много больше, чем мне дозволено сказать, и даже не догадываясь, как точно подтвердится присловье: А невозможное одно не ходит. И этой удачной концовкой, этим поистине золотым ключиком для заключительной строки сонета завершился и завтрак. Помощники убрали со стола, отнесли посуду и остатки еды на кухню и: Теперь мы пойдем приводить себя в порядок, мы скоро, сказали они, но шеф оборвал кратким: Постойте, и, обращаясь к первому, добавил: А ты иди в мою ванную, иначе мы тут до скончания века просидим. Облагодетельствованный покраснел от удовольствия, чувствуя, что карьера его сию минуту сделала крупный шаг вперед, ибо ему разрешили помочиться в начальственный унитаз.

В подземном гараже ждал автомобиль, ключи от которого кто-то накануне положил на столик у кровати шефа в сопровождении краткой пояснительной записки с указанием марки, цвета, госномера и номера места, где была оставлена машина. Не потревожив охранника на входе, трое спустились в гараж на лифте и немедленно обрели искомое. Было уже почти десять. Шеф сказал второму, чтобы открыл заднюю дверцу: Давай за руль. Первый сел впереди, рядом с водителем. Утро было погожее, очень солнечное, что с чрезмерной наглядностью демонстрировало – кары, в прошлом столь щедро ниспосылаемые небом, ныне, с течением столетий, утеряли свою силу, и сколь же справедливы и хороши были времена, когда за простое и даже случайное непослушание божьим заветам целые города со всеми своими обитателями были обращены в пепел и стерты с лица земли. А вот он, город, поднявший голос свой против господа своего – и ничего, ни одна молния не ударила с небес, не повергла его во прах, не испепелила, в отличие от того, как за менее тяжкие и не столь демонстративные проступки поступлено было с содомом и гоморрой, а также с аднией и севоимом, сожженными до основания, хотя о двух последних городах говорят не так много, как о первых двух, чьи имена благодаря, быть может, своей необоримой музыкальности навсегда остались на слуху. В наши дни, оставив слепое повиновение приказам господа, гром небесный кого сам захочет, того и поражает, так что вполне уже видно и очевидно, что в деле наставления мятежного города на путь истинный на него рассчитывать не надо. По этой причине и послало министерство внутренних дел трех своих архангелов, и туда сейчас направляются они, начальник и двое его подчиненных, и с этой минуты мы будем называть по их званиям, которые по убывающей звучат так – комиссар, инспектор и агент второго класса. Двое, наблюдая людей, проходящих по улице, и нет среди них невинных, и на каждом вина какая-нибудь, спрашивают себя, а вон тот, например, почтенный на вид старик – не он ли зачинщик и организатор последних беспорядков, а вон та девушка, идущая в обнимку с парнем, – не воплощает ли она змею неистребимого зла, а тот вон понуро бредущий мужчина – не направляется ли он в неведомую пещеру, откуда исходят миазмы, отравляющие дух города. На долю агента, как самого младшего по званию, достались не возвышенные думы и не стремления постичь сокрытое, таящееся под поверхностью явлений, а более простые мысли – вроде этой вот, например, которой он осмелился прервать размышления начальства: В такую бы погоду – да на природу. Какую еще природу, насмешливо осведомился инспектор. Да уж какую ни на есть. Настоящая, подлинная, заслуживающая этого слова природа – по ту сторону границы, а тут у нас – сплошь город и город. Возразить было нечего. И агент, упустивший превосходную возможность промолчать, накрепко усвоил себе, что если по этой дорожке пойдет, в люди не выбьется. Он сосредоточился на рулении и поклялся себе, что рта больше не раскроет, пока не попросят. В этот миг подал голос комиссар: Мы будем суровы и неумолимы, мы не используем ни одну из прежних методик, ветхих и замшелых, вроде той, когда один полицейский – злой и пугает, а другой – добрый и действует убеждением, мы – оперативная группа, чувства тут не в счет, представим, что мы – роботы, машины, сделанные для выполнения определенной задачи, так что и выполнять ее будем, назад не оглядываясь. Есть, сказал инспектор. Есть, сказал агент, преступив собственную же клятву. Въехали на ту улицу, где жил автор письма, вот этот дом, а этаж какой, третий. Поставили машину чуть впереди, агент открыл перед комиссаром дверцу, инспектор вышел сам, с противоположной стороны, группа – в полном составе, выдвигается на исходные, к бою готова.